Развернуть | Свернуть

Translate page

Google составляет рейтинг сайтов на основе поведения пользователей на них. Понижает рейтинг: Зайти и тут же выйти, никуда не кликнув. Повышает рейтинг: Зайти, пару раз кликнуть по ссылкам сайта и выйти через ссылку рекламодателя.

Ошибка? Выделите её и нажмите Ctrl+Enter

О Марксе - всерьёз

(Размышления в конце XX века)

В.С. Библер

От редакции.
Владимир Соломонович Библер, известный философ, культуролог, принадлежит к плеяде ученых, двигавших вперед общественные науки еще вовремена тоталитарного лихолетья. Их критическая творческая мысль раздвигала умственный горизонт россиян. Работы М.Мамардашвили, М.Гефтера, Д.Лихачева, В.Налимова, В.Библера и других составляют золотой фонд отечественной теоретической мысли; наш долг — в новых условиях умножать и развивать созданный ими задел В.С.Библер — ветеран Отечественной войны, автор таких работ, как "Анализ развивающегося понятия", "Мышление как творчество", "От наукоучения — к логике культуры", "Кант — Галилей — Кант. Разум нового времени в парадоксах самообоснования", "Бахтин, или поэтика культуры". Более 30 лет ученый совместно с коллегами-философами ведет семинар по философским проблемам культуры — "Диалог культур".

В основу данной статьи положен доклад на теоретическом семинаре. Автор рассматривает общеевропейские, точнее — общетеоретические основы марксова учения, опуская особенности интерпретации, которые оно приобрело в России. Чтобы не исказить оригинал, редакция сохранила стиль устной речи автора.

В работе "Самостоянье человека" (Кемерово, 1993) я пытался внутренне переосмыслить мое философское начало — марксово учение о предметной деятельности. Сейчас мне хотелось бы более отстранение высказать некоторые соображения о марксовой политэкономии и марксовой историософии (главным образом — в "Капитале") в связи с проблемами конца XX в.

Сегодня марксову политэкономию у нас запросто третируют как "дохлуюсобаку", и — никаких политэкономических разговоров, серьезных, деловых, накануне XXI в.„. Маркс воспринимается — и нашими "коммунистами" и их оппонентами,— либо как хорошо замаскированный вариант Сталина, отрастившего, кроме усов, бороду, либо как замшелый музейный экспонат, который принимать всерьез нельзя. Между тем, я думаю, политэкономия Маркса — одно из существенных направлений не только философской, но и общетеоретической мысли XIX в., как в своих прогнозах, так и в своих ошибках. Разговор об этом следует вести всерьез. Всерьез — о "просчетах" (определений и прогнозов) Маркса в его политэкономической ипостаси.

Какие в связи с этим основные соображения мне хотелось бы высказать?

Ранние работы Маркса, включая его экономические и философские рукописи, были направлены против "отчуждения человека", и "предметная деятельность", там рассматриваемая, понималась Марксом как "деятельность самоустремленная", как форма самостановления человека, самодетерминации человеческой индивидуальности.

Можно спорить (и я это делаю в своей предыдущей работе) с рядом выводов, поспешных абстракций "раннего" Маркса, но сам этот подход является, на мой взгляд, очень существенным для понимания того, каким образом может осуществляться реальная самодетерминация, самостановление индивида, столь актуальное накануне XXI в.

Однако в последующих работах, начиная с "Немецкой идеологии", дальше — в "Коммунистическом манифесте", тем более в "Капитале", Маркс выступает не как философ, пытающийся по-своему продолжить Гегеля и Фейербаха, а как политэконом, "по-учебному" говоря, продолжающий дело английской классической политэкономии, прежде всего Адама Смита и Давида Рикардо.

Пробелы и странные лакуны, которые возникают в историософских и политэкономических суждениях Маркса, выступают здесь с особой силой, а они-то как раз имеют ныне большое значение. Вообще говоря, сам Маркс в своих политэкономических произведениях не столько говорит о будущем коммунизме (хотя основные главы "Капитала" кончаются некоторыми утопическими словами на этот счет), сколько о политэкономии капитализма, о том, как она строится. И,по сути дела, политэкономия капитализма отбрасывает нечто вроде "тени" — она спроецирована на все учение Маркса о производстве, об определении человека способом производства, о коммунизме и т.д.

Здесь одно существенное предупреждение. В отличие от работы "Самостоянье человека" я буду излагать и критиковать Маркса как бы имманентно, изнутри его собственных политэкономических понятий, острее — изнутри целостной системы этих понятий. Я как бы на время принимаю логику "способа производства", "производственных отношений", "базиса", "надстройки", "прибавочной стоимости", "созидательной роли пролетариата" и т.д. и постараюсь показать внутреннюю абстрактную противоречивость этих понятий (их системы), постараюсь показать, как Маркс алогичен и неразумен, даже если исходить из его собственных предположений и прогнозов. В какой-то мере мои предположения будут игрой, но — игрой насущной.

Итак, начнем "вместе" с Марксом.

Высвечивающим прожектором всех каверн марксовой системы понятий будет для нас социально-экономическая ситуация накануне XXI в.

В свете проблем конца XX в. становится ясным, что ошибки и пробелы марксовых прогнозов во многом определяются исходными провалами в основных понятиях историософской (политэкономической) системы марксовых идей, относящихся к XIX в. Корни надо искать там.

Начнем с классического политэкономического и исторического изложения концепции Маркса в "Критике политической экономии" ("Введение"). Достаточно привести всем известное утверждение: "В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышаются юридическая и политическая надстройка. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни людей вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот — их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития производительные силы входят в противоречие с существующими производственными отношениями или — что является только юридическим выражением этого — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции...". Далее идет утверждение о том, что такие способы производства можно рассмотреть как определенные исторические формации: "В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации". Все это — до коммунизма — является предысторией человеческого общества.

Я думаю, что уже в этом исходном марксовом утверждении возникает ряд серьезных неувязок, лакун, которые дальше сказываются на всей политэкономии Маркса.

В самом деле: "В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил"... Сразу возникает вопрос: значит ли это, что производственные отношения, в которые люди вступают, "соответствуют" в целом уровню развития материальных производительных сил? А разве "материальные производительные силы" не являются ужеопределенными "производственными отношениями", в частности — отношениями (крайне существенными для всех марксовых построений) разделения труда? Одно орудие, соединенное с другим орудием (у "загонщика дичи" или в мануфактуре), дает "составное" орудие и "составную" производительную силу. А "составляются" они благодаря определенному взаимоотношению людей, определенным общественным отношениям.

Следовательно, утверждение "производственные отношения соответствуют определенному уровню производительных сил" является и логически, и исторически некорректным. Сами производительные силы и составляют собою, по сути дела, тот технический и духовный уровень производственных отношений, в недрах которых строятся "социально-экономические отношения" — господство, подчинение и тому подобное. Но решающим и определяющим является все же это органическое "взаимоопределение" (тождество) "производительных сил" и, как любил говорить Г.В.Плеханов, "технических производственных отношений", которые связывают воедино людей и одновременно обособливают их друг от друга.

Теперь — второе, с этим связанное, сомнение. "Способы производства материальной жизни обусловливают социальный, политический и духовный процессы жизни людей вообще". Обратим внимание на это — "обусловливают" духовные процессы жизни "вообще"... Как будто можно производить орудия, каменный топор, лук, стрелы, не предвосхищая заранее — в сознании — определенное орудие, которое ты только думаешь сделать, т.е. не строя — в уме — некоторую идеальную структуру будущего орудия, будущего лука и стрелы, будущих инструментов, которые ты только намерен использовать. Следовательно, само бытие человека не где-то "рядышком" определяет его сознание; в том-то и дело, что предметная деятельность человека уже включает в себя его духовную деятельность, с учетом будущего производимого орудия, т. е. представляет собой определенную сложную структуру производительных сил, в которых сознание изначально включается как необходимое органическое со- определение.

Нависшее над Марксом механическое разделение производительных сил, производственных отношений, базисов, надстроек, уточняемое в ряде самостоятельных этажей, я думаю, с самого начала имело — по крайней мере теоретически — пагубный характер. Тем более, что среди производственных отношений, которые возникают вместе с развитием производительных сил, громадную роль играют также "воображаемые" производственные отношения; загонщик дичи или каменных дел мастер заранее представляют того будущего охотника, который будет охотиться с этим будущим орудием, воображают взаимоотношения с ним и в зависимости от этого будущего вытесывают производимое ими орудие, придают ему ту или иную форму. Следовательно, "воображаемые производственные отношения", "воображаемые орудия", которые должен сделать человек, — все это включается в реальную характеристику настоящего общественного бытия человека в самом начале его развития.

Правда, бывают "формации" (я пока все время двигаюсь в поле марксовых определений) , в которых производственные отношения чисто экономического характера как бы отчуждаются от этих "воображаемых" производственных отношений, а также и от производственных отношений, связанных с разделением труда. Это, в первую очередь, "капиталистическая формация". Но в ней отделение духовной потенции производства означает вовсе не отношениенекоторого "базиса" к "надстройке". Производство и наука, философия, искусство составляют единое органичное определение основных новых производительных сил. В самом деле, когда мы говорим, что общественное производство при

капитализме является машинным, то сие определяется (и это сам Маркснеоднократно подчеркивает в первом и третьем томах "Капитала") особым значением науки — духовной деятельности, которая отщепляется отнепосредственного производства и затем, создавая новые образцы машин, изобретая, соединяя их, вновь включается в непосредственную характеристику производительных сил. Лишь механическое разделение позволяет Марксу построить чисто механическую систему "базиса", "надстройки" и всех остальных связанных с этим "этажей" и "перекрытий".

Итак, исходное направление моей критики Маркса обусловлено тем, что органическая, смысловая связь ("тождество") "производительных сил", "производственных отношений", "надстроечных отношений" подменяется им механическим поэ-тажным построением, что с самого начала пагубно влияет на всю конструкцию марксовой политэкономии.

Пойдем дальше. Маркс строит развитие общества (и в "Критике...", и в "Капитале") как бы линейно, векторно, восходяще, гегелевским "снятием" переходя от одной формации к другой, от одного способа производства к другому. Правда, он сам тут же наталкивается на одну трудность, говоря о том, что мы никак не выведем греческое искусство из характера этих самых производительных сил и производственных отношений: первые не сводимы ко вторым, хотя мы можем объяснить, что они могли развиться только в тот период; но коль скоро они созданы, они перерастают свои основы, не сводимы к этим исходным основаниям и образуют особую "формацию культуры"...

Маркс пытается выйти из ситуации посредством аналогий с детским, юношеским, взрослым возрастами человека; ("Разве нам не доставляют наслаждения детские улыбки?" Такое же наслаждение нам доставляют, дескать, античная скульптура или античная техника.) Однако эта аналогия носит формальный (бессодержательный) характер, ибо на деле греческое искусство, греческая философия включаются в последующие эпохи не просто как объекты ласкового любопытства, но в качестве важнейших самостоятельных определений, "голосов" культуры последующего человечества. Таким образом марксово понимание общества строится как бы линейно, траекторно — от одного способа производства к другому, затем к третьему, четвертому... Между тем, каждый способ производства, с учетом сказанного, "определяет" культуру этой эпохи как нечто непреходящее; эта культура не переходит сама по себе в следующую эпоху, но остается на века и, отвечая на вызовы последующих культур, все более и более углубляет и развивает собственное начало. В данном смысле культуры одновременны. Следовательно, видение лишь линейного строения общества, неучет того, как развиваются ("в себе") сами корни человеческие (т.е. разум, который закрепляет и сохраняет — на века — определенные, непреходящие типы культуры, определенные типы личности), являются следующей глубинной ошибкой в подходе Маркса к политэкономии.

Далее. У Маркса возникает очень любопытное и понятное для того времени отождествление человека, отчужденного от средств производства (попросту говоря, лишенного этих средств), с тем "отчуждением" (отстранением), которое нормально, реально, позитивное осуществляется в связи с тем, что человек не слит (уже и в XIX в.) со своим орудием производства, не слит в экономических отношениях с другими людьми, но обладает определенной пластичной подвижностью по отношению к ним. Это — в свободное время. В "частной жизни". Это — и "отчуждение", но вместе с тем способность свободно, "со стороны" видеть целостные производительные силы, рискованно, трудно включаться в производственные отношения. Если на второй момент Маркс обращает внимание в "Экономическо-философских рукописях", то в "Капитале" это понимание неожиданно заменяется утверждением о жесткой, чисто негативной отчужденности человека — поскольку он не владеет средствами производства — от определенных общественных отношений. Впрочем, сам же Маркс ( и это очень характерно) пишет в "Капитале": "Природа крупной промышленности обусловливает перемены труда — движение функций, всестороннюю подвижность рабочего. С другой стороны (NB!), в своей капиталистической формеона воспроизводит старое разделение труда с его закостеневшими специальностями". Вот эта постоянная смена специальности, постоянное оживление человеческой деятельности оказываются существеннейшими моментами не только для отчуждения, но, я бы сказал, для целостного присвоения человеком окружающих его производительных сил.

Причем Маркс не раз подчеркивал, что все дело, вся закавыка в том, что теперь бессмысленно присваивать "поштучно" отдельные орудия, отдельные ремесленные инструменты, — ведь машины или система машин могут присваиваться лишь "со стороны" и только совокупно. Отсюда Маркс переходит к идеям коллективной собственности, поскольку одна машина не делает паровоз, а его создает лишь сложная совокупность машин и людей, связанная с разделением труда.

Но тогда сразу же возникает следующий вопрос. Сам Маркс утверждает, что с развитием машинной техники (до автоматизации) "подвижность" работника оказывается, вместе с тем, все более мнимой. Потому что задача человека теперь — не знать, как работает машина, об этом за него знает отделившаяся от производства духовная потенция — наука; ему следует лишь нажимать на определенные кнопки, на нужный рычаг. Это могут, говорит Маркс, делать и дети и необученные женщины, т.е., производя совершенно разные вещи, работник может осуществлять одинаковые, по сути дела, функции и операции.

Тогда очевидно, что изменение производственных отношений — отношений собственности — никак не может повлиять на эти особенности производительных cсил. Устанавливается ли общественная собственность на средства производства, существует ли государственная или частная собственность на средства производства — в любом случае сохраняется марксово "Maschinerie", машинное производство, в котором работник жестко связан с другими работниками, представляя некоторого "совокупного работника"; при этом его функция становится — пусть он имеет дело с очень развитыми машинными системами —

все более застывшей, одинаковой и тождественной. Не случайно капитал получает громадную прибыль за счет все большей легкости обучения работника простейшим операциям. "Социализм" (но что это такое?) ничего не может изменить в такой системе.

Правда, наряду с этим развитием машинной техники уже в конце XIX в. намечается и другая потенция, которую Маркс также "засекает", но вместе с тем странно проходит мимо.

В подготовительных работах к "Капиталу", где Маркс выясняет "вопросы для себя", он начинает понимать, что сама по себе машинная техника еще не делает возможным господство пролетариата, его решающую гегемонию в обществе. Ибо пролетарий может что-то сделать, только будучи жестко связан с другим рабочим; только как "совместный работник" они представляют собой одно громадное "туловище", поскольку, оторвавшись от производства — "наверх" или "вниз", — отдельный рабочий оказывается ни к чему не способен. И поэтому основной тезис Маркса: пролетариат — сила, способная отделиться от производства, руководить производством, взять на себя управленческие функции, -упирается в основную трудность: чем дальше развивается машинерия, машинное производство, разделение труда заставляет отдельного работника выполнять все более простые, нетрудные, машиноподоб-ные функции, нажимая кнопку или двигая рычаг; он становится беспомощен вне производства, в свободном общении.

Однако Маркс, тем не менее, нащупывает выход из этого положения: он предполагает в своих неопубликованных рукописях, не вошедших в "Капитал" — как бы остановившись перед отмеченными мною трудностями, — что, хотя "предпосылкой" (классического капитализма — В.Б.) продолжает оставаться масса непосредственного рабочего времени, количество затрачиваемого трудакак решающий фактор производства богатства, все же, по мере развития крупной промышленности создание действительного богатства становится менее зависимым от рабочего времени (и прибавочного, и необходимого), от количества затраченного труда, чем от "мощности агентов, приводимых в действие на протяжении рабочего времени". "Могучая производительность этих агентов сама, в свою очередь, не находится в соответствии с тем непосредственным рабочим временем, требующимся для производства, а зависит, скорее, от общего уровня науки..., от степени развития технологии или от применения этой науки к производству. В этом преобразовании труд выступает уже не столько заключенным в процесс производства, сколько таким, при котором человек является по отношению к самому процессу производства его надзираетелем и регулятором".

Рабочий уже не тот, о котором говорил Маркс и с которым он связывал свой коммунизм, он уже не вклинивает "видоизмененный предмет природы между собой и предметом труда". "Теперь он вклинивает между собой и неорганической природой, которой он овладевает, естественный процесс, который он преобразует в промышленность. Он становится рядом с процессом производства, отделяется от него, вместо того, чтобы быть главным его агентом. В этом преобразовании не тот непосредственный труд, который выполняется человеком, и не то время, которое он трудится (вспомним классическую формулу Маркса: чем определяется стоимость товара — В.Б.), а усвоение индивидом (!) своей собственной всеобщей производительной силы, его понимание природы и господство над ней, одним словом — развитие общественного индивида" (курсив мой — В.Б.) выступает в качестве основного импульса производства и богатства. Свободное развитие индивидуальности ( в ее отдельном бытии) поэтому — не сокращение необходимого рабочего времени ради увеличения прибавочного труда (основная формула Маркса для капитализма. — В.Б.), а вообще сведение необходимого труда общества к минимуму. Этому соответствует художественное, научное и прочее развитие людей в свободное время средствами, сделавшимися доступными для всех.

Возникает странная коллизия. У Маркса политэкономия капитализма — хочет он того или не хочет — строится на двух противоречиях: внутри самого производства (машинного, которое пока еще господствует, автоматика пока еще только начинает пробивать себе пути) — это противоречие между необходимым и прибавочным рабочим временем, т.е. тем временем, когда рабочий может создать продуктов больше, чем необходимо для собственного воспроизводства. Вообще говоря, это время может становиться все более малым, потому что рабочий воспроизводит себя как "кнопочный ресурс" и т.п. Но уже внутри классического капитализма (взятого в целом) сразу же возникает и другое движущее противоречие — между временем свободным и временем-рабочим (взятым в совокупности необходимого и прибавочного труда).

По Марксу дальнейшее "развитие постоянного капитала — машин, техники — приводит к тому, что само постоянное развитие капитала зависит не от включения работника непосредственно в процесс производства, а от выведения его из процесса производства, то есть — образования его как интеллектуальной, способной менять производство, силы". Маркс прямо говорит в этом отрывке об автоматическом производстве, при котором работник оказывается стоящим над производством, рядом с производством, а не включается в это производство.

Тут мы с удивлением узнаем то, что происходит сейчас в конце XX в., только не у нас, а в развитых капиталистических странах, где все более развивается автоматизация, где увеличивается роль работника, стоящего рядом с производством, — в лабораториях, в компьютерных центрах. Рабочий выталкивается из процесса производства. Можно назвать это отчуждением работника от производства, но в действительности это — развитие способности отдельного работника (уже — не пролетария) влиять на производство в целом. Почастям автоматическую систему не изменишь, потому что она представляет собой единое целое, ее можно изменить, только заменив научный и технический принципы ее работы. А это развивается за счет индивидуально-всеобщего труда, на основе автоматизации, компьютеризации, информатизации. Конечно, это и сейчас только тенденция.

Здесь, впрочем, также возникает глубочайшее противоречие: легкость простого исполнения, "проигрывания" этих программ сталкивается с необходимостью изменения самих программ, что уже решительным образом изменяет весь процесс производства и мое собственное мышление.

Следовательно, опора Маркса на то, что "пролетарский" переход к коммунизму определяется связью рабочих на производстве в единое целое, в единый мегаколлектив, рушится его собственным наблюдением. Оказывается, мегапроизводство, этот мегамонстр, который включает "совокупного работника", когда каждый отдельный рабочий тесно сплетен в своих действиях с действиями и даже телодвижениями другого рабочего (в контексте "полуфабрикатности", конвейера и т.д.), все более утрачивает свой смысл; все большее значение приобретают "синие и белые воротнички", обслуживающий персонал, работники в сфере распределения, лабораторного труда. Для всех этих работников "совместность" (и "чувство локтя") замещаются индивидуально-всеобщей самодеятельностью.

Известно, что, согласно классическому Марксу, на основе изложенных в "Капитале" предположений, решающим историческим субъектом в процессе создания нового социалистического общества объявлялся пролетариат. По ряду причин. Во-первых, потому что этот класс становится все более массовым, поскольку массовое производство и заводской труд перерастают в гигантские мeгaколлективы. Во-вторых, поскольку по своему интеллекту рабочие — это люди, наиболее связанные друг с другом, зависимые друг от друга, могущие выступать как целостный гигантский коллектив. В-третьих, потому, что новый тип производства (тут начинается какой-то баланс между машинным производством и автоматическим) делает необходимым развитие собственной производительной силы рабочего, развивает его духовный, интеллектуальный уровень. Так должно быть, коль скоро рабочий класс уже в самой тенденции как бы "уплотняется" в процессе поглощения мелких и средних предприятий большим производственным монстром, втягивающим в себя и труд научный, и труд сельского труженика (Роза Люксембург довела эту мысль до гротеска: полный, абсолютный мегаколлектив, охватывающий все мировое производство.)

Между тем мы видим, что рабочий класс с переходом от машинерии к автоматике, во-первых, уменьшается в своей численности, поскольку постоянный капитал (машины, автоматическая система) многое делает "за него", растет органическая и неорганическая безработица, рабочему чаще приходится переучиваться, следовательно, возможность появления такого коллективного громадного молоха — рабочего класса, охватывающего все общество, сводится на нет. Во-вторых, рабочий класс способен быть творчески сильным и выполнять все свои функции, о которых говорил Маркс, лишь будучи включенным в этот совместный процесс производства. Однако он все безвозвратнее выталкивается из производства в виде безработного, в виде переучивающегося, в виде работника, активно входящего в процесс программирования, потребления и обмена, и, следовательно, та коллективность, которая характерна для рабочего, — единая масса, сжатая в единый кулак, способность рабочего изменить мир — подрывается самим развитием современного производства. Подрывается и решающая историческая роль рабочего класса (или, скажем, пролетария) как подчиненного капиталисту, и в другом плане. Рабочий класс связан с работой "полуфабрикатной ": один рабочий делает одну часть, другой — другую, третий — третью часть машины, и только все вместе делают единую машину. При таком способе производства, если отвлечься от некоторых отмеченных мною моментов,можно себе представить, что величайшей силой будущего общества должен был бы явиться пролетариат — это коллектив, это наиболее сплоченная между собой масса, казалось бы, долженствующая охватить абсолютное большинство населения. На деле же мы наблюдаем обратное.

Но возникает (уже в XIX в.) еще одна лакуна в размышлениях Маркса. Рядом с рабочим города есть тип работника, занятого в сельском хозяйстве. Является ли рабочий класс и здесь той силой, которая будет решающим ингредиентом, составным моментом в процессе формирования нового исторического субъекта при переходе к новому типу производства? Очевидно, что нет. В сельском хозяйстве производство зависит не от увеличения "полуфабрикатности" (я выращиваю полколоса, ты — полколоса), а от того, насколько включается (в труд работника) естественный (природный) процесс производства, т.е. земля, почва, космическое излучение, космос как целое... Тогда оказывается, что урожай в сельском хозяйстве в XIX в. зависит уже не от увеличения числа работников, а наоборот — от уменьшения их числа, от создания таких используемых индивидуально машин, которые могут обработать и легко "запустить в ход" целостный естественный процесс производства. Не массовый коллективный труд, а труд индивидуальный — крестьянина, фермера — используется для выращивания и сбора пшеницы, другого сельскохозяйственного продукта. Сельскохозяйственный труд вообще связан не с воздействием на орудие производства, а с воздействием на средства производства (говоря словами Маркса), т.е. — на землю. Здесь двуединство: один на один действуют крестьянин, фермер и — земля. И чем более учитываются естественные, ненарушаемые экологические процессы земли, тем более оказывается возможным развитие производства.

Роль "составного" работника в сельском хозяйстве становится все меньше. Происходят сокращение числа фермеров, индивидуализация их труда. Даже крупные фермеры не всегда используют труд наемного работника, а лишь в наиболее горячие периоды сбора урожая, да и то обычно временных работников, которые переходят с одного места на другое, для которых свойственна скорее ментальность "бродяги", чем постоянная работа на производстве. Конечно, происходит коллективная переработка произведенных "землей" продуктов, но она не подчинена тем особенностям, которые характерны для машинного труда в марксовом смысле.

Итак, прогноз Маркса, что развитие производства неуклонно ведет к пролетаризации большинства населения и что коллективность, сплоченность, неэгоистичность рабочего готовят этот класс к тому, чтобы быть гегемоном в борьбе с капиталом и — далее — руководителем нового общества, — этот прогноз рушится на корню.

Следующий момент также очень существенен и важен. Мы видим, что новый исторический субъект никак не образуется из одного рабочего класса. В современных Америке, Японии, Германии "промежуточные классы", "средние классы" (торговцы, мелкие предприниматели, посредники и т.д.), оказывается, составляют количественно большую часть населения, чем собственно рабочий класс.

Но дело не только в этом. Маркс как-то за скобки выносит интеллигенцию, говоря о ней только как о "надстройке". Между тем, рост интеллигенции и ее особые духовные качества приобретают с развитием автоматического производства все большее и — в дальнейшем — социально решающее значение.

Автоматическое производство вообще, в каждом своем средоточии, неотделимо от интеллектуального индивидуального труда. Но такой труд есть труд "индивидуально-всеобщий" (определим это так) — труд, когда я сижу за компьютером "у себя дома", использую всеобщую целостную программу и думаю,как я могу ее усовершенствовать, изменить при помощи поступающих ко мне все новых данных.

И минусы интеллигенции: эгоцентризм, эгоизм, опора только на себя, неумение работать совместно, и ее плюсы: связь с основной производительной силой нового общества — наукой, точнее, культурой — следует учитывать, когда мы говорим, как формируется новый исторический субъект новой "формации" (если использовать пока этот термин Маркса).

Итак, повторю, в XX в. отнюдь не возникает ситуация, при которой рабочий класс оказывается гегемоном по отношению ко всем остальным слоям общества, а крестьянство, интеллигенция идут за ним как за гегемоном... Я уж не говорю об идеях диктатуры пролетариата; я говорю о самом факте социальной гегемонии…

Есть еще два момента, которые, как мне кажется, крайне существенны. Это касается как бы сердцевины собственно марксовой политэкономии. Он утверждает, что прибавочная стоимость достигается только за счет превышения прибавочного времени, прибавочного труда над необходимым трудом. В чем тут ошибка — в плане прогноза, — я уже коротко упоминал. Однако даже в "нормальном", классическом капитализме, в условиях которого жил Маркс, это очень неточно, теоретически ошибочно.

Повторю еще раз, в чем тут дело.

"Капитализм" действует нормально лишь тогда, когда противоречие необходимого и прибавочного рабочего времени сопрягается с противоречием свободного и рабочего времени (времени производства и времени "впрок..."). Времени, свободного не просто "от труда", но для творческой — научной, теоретической, программной — деятельности. Происходит отделение тех моментов, которые в условиях "феодализма" были включены в умение ремесленника, в определение его "золотых рук". Собственно "прибавочный труд", прибыль, которую получает капиталист, складывается, как минимум, из трех моментов (я не включаю сюда труд крестьянина): превышение прибавочного рабочего времени над необходимым внутри производства, превышение свободного времени над рабочим временем вне производства и, наконец, принципиальная игра спроса (изменяющихся потребностей) и предложения. Эта сложная система дает совершенно иную структуру общества, чем ее определяет Маркс.

Мы пока почти не касались второй части того, что называется капиталистическим производством. Я имею в виду фигуру капиталиста. Дело в том, что капиталист с развитием такого типа производства, особенно с автоматизацией производства, все более оказывается тождественным либо менеджеру — непосредственному участнику производства, организатору, либо становится паразитарной фигурой, стоящей где-то рядом с производством. Возникает странное соотношение: между капиталистом как участником совокупного труда, совокупного работника производства — и капиталистом, стоящим рядом с производством, но не включенным в его нормальный процесс.

Правда, "не включенным" — лишь при одном условии: если мы не учитываем, что все капиталистическое, да и вообще всякое и прежде всего будущее производство, работает не только "в себе", для самого производства, воимя того, чтобы как можно лучше сделать новые машины, но — для потребления; Маркс этого совершенно не учитывает. Он не учитывает¹, что решающим образом изменяется производительная сила труда, производительная сила работника не только в процессе производства, но в самом процессе производства, не только для производства, но в самом процессе внепроизводственного потребления. Спрос и предложение регулируют не только цены того или другого товара непосредственно, они регулируют, развивают вкусы — в самом широком смыслеслова, они придают тонкость индивидуальной духовной организации. Спрос и предложение оказывают влияние не только на качество продукции, но и воздействуют на сам тип работника, осуществляющего этот производственный процесс и способного постоянно меняться и развиваться. То, что казалось только лакуной между производством А и производством В, — обмен веществ, потребление, рынок, домашнее потребление — коренным образом изменяет работника производства, приходящего в производственный мир иным, чем он был прежде. Потребление носит не менее творческий характер, чем производство, рассматриваемое Марксом в отрыве от потребления (Маркс учитывал лишь внутрипроизводственное потребление).

И здесь растет роль предпринимателя — индивидуального иликоллективного, учитывающего, подгоняющего, направляющего производство всвязи с изменением характера потребностей человека (в этом состоит одна из возможных трагедий, бед XXI в.: в каком направлении будут развиваться потребности человека, его вкусовые склонности и страсти). Все очень сложно в формировании будущего социума...

В XX в. происходит переход от решающей "связки" "наука — производство" к решающей роли культуры в ее целостном — онтологическом, логическом и социальном смыслах. Не "социалистическая формация" (это марксов фантом), но "общество самодеятельности", Selbsttäitigkeitgessellschaft (слово "раннегоМаркса"), общество индивидуально-всеобщего труда и индивидуально-всеобщей собственности (на средства производства? на собственное одинокое "Я"?), — вот что надвигается к концу XX в.²

В заключение можно лишь повторить, что, говоря о "просчетах" Маркса в его основных определениях и прогнозах, я постоянно подчеркиваю идею свободного времени, его определяющее значение в развитии самого производства; в изменении работника; в реальном углублении процессов автоматизации и информатизации. Но, может быть, именно с этим связано глубинное противоречие нашего времени. Здесь не марксово противоречие необходимого и прибавочного времени "внутри" производства, но противоречие в недрах самого свободного времени (его интенции) как времени свободы "от..." и времени свободы "для..." Времени бездумия и безделия и времени интенсивного самоуглубленного деяния, мышления.

Свободное время — это стало очевидным уже в потрясениях 1968 г. — несет в себе новые страшные каверны и трудности. XX в. в своем исходе есть, с одной стороны, движение к "формации культуры" (в виде самодеятельности); с другой стороны — к торжеству воинствующего бескультурья в судорогах пустого свободного времени. В перспективе XXI в., если смотреть на него не слишком розово и оптимистически, будет веком конфликта между изобретательским и зряшно потребительским "использованием" свободы.

* * *

Но и у самого потребительского экстаза есть резервы, превращающие потребление, приобретение — в из-обретение. Или, словами Велимира Хлебникова: "Это шествуют mвopянe, заменивши "д" на "т"; Трудомира соборяне с Ладомиром на шесте". Будем надеяться. Надежда умирает последней. Впрочем, серьезный, реальный разговор о надежде — это уже отдельная тема...

---