Развернуть | Свернуть

Translate page

Google составляет рейтинг сайтов на основе поведения пользователей на них. Понижает рейтинг: Зайти и тут же выйти, никуда не кликнув. Повышает рейтинг: Зайти, пару раз кликнуть по ссылкам сайта и выйти через ссылку рекламодателя.

Ошибка? Выделите её и нажмите Ctrl+Enter

Гегель, Маркс и проблема превращения логического строя научной деятельности¹

[1] О гегелевской схеме развития научного мышления

Один из главных недостатков гегелевской системы филогенеза логических структур состоит в ее линейном характере. Субординация категорий в логике Гегеля по сути «вытесняет» их координацию, последовательная дедукция категорий элиминирует реальное взаимодействие понятий. По Гегелю, каждая историческая эпоха порождает некую категорию или группу категорий, целостная же система кате­горий возникает лишь как результат логического движения в философской системе абсолютного идеализма. Подобная схема объясняется (если иметь в виду только ее методологические основания) двумя гносеологическими предубеждениями.

а) Историческое движение научного мышления в целом толкуется Гегелем исключительно как «погружение в сущность». Цепь категорий строится в гегелевской схеме как «прямая линия»: от явлений бытия к сущности и далее к выражению этой сущности в деятельности рассудка (в диалектике понятия). Хотя эта линия в целом и соответствует исторической действительности, хотя она и дает общий очерк истории (логики) человеческого познания, тем не менее такая схема связана с фундаментальной иллюзией. Она приводит к представлению, будто системность мышления есть результат познания, а не необходимое определение сущности самого научно-теоретического движения мысли. Современный ученый (и человек вообще) мыслит в системе категорий, но так же мыслили и «древний грек», и «средневековый ремесленник».

Впрочем, утверждение, что человек мыслит в системе категорий, по сути равнозначно утверждению, что человек мыслит.

ⁱ. Лишь во взаимоопределении со всей совокупностью иных категорий, лишь в качестве фокуса единой категориальной системы каждая категория получает свой действительный логический смысл². Система категорий всегда подобна вселенной Джордано Бруно, центр которой везде, окружность — нигде. В чем же тогда историзм нашего рассмотрения прогрессирующего движения научного мышления? Можно ли вообще говорить о качественных переворотах, о «революциях» в развитии логики мышления? Такие перевороты, несомненно, существовали и существуют. Только отказ от линейной схемы Гегеля позволяет понять и логически продумать действительный характер таких революций и переворотов. Каждый такой переворот означает, что вся система категорий достигает качественно нового уровня, он означает коренное изменение понимания того, в чем состоит «сущность» вещей, в чем находится «достаточное основание» для их «существования», каков механизм связи и взаимоперехода «причины и действия»...

Каждый новый переворот в деятельности (коренные революции способа производства — системы орудий и системы отношений) открывает перед человечеством новый срез бытия, позволяет сформировать новое понятие о предметной сущности второго, третьего, n-ного порядка. В настоящее время собрано и систематизировано достаточно исторического материала, чтобы проследить такое спиралеобразное, а не «линейное» движение реальной логики творческого мышления. При этом каждый особый момент в развитии логики (каждая исторически определенная ступень) выступит как момент развития всеобщего, всей системы категорий в целом. Но тогда и онтогенез мысли, воспроизводство этих переворотов ка­тегориальной системы (как целого) в мышлении современного человека, в строении современных теоретических систем и в логике творческого процесса следует рассматривать с совершенно другой точки зрения.

б) В основе гегелевской «линейной схемы» лежит и другой, более важный предрассудок, глубочайшим образом связанный с идеализмом его философской системы. Линейный схематизм логического движения неизбежен, если логическое строение научно-теоретической деятельности отождествляется с «чистой» системой категорий, развертываемой логически последовательно, т. е. в порядке абсолютной субординации: «чистое Бытие» переходит в «Ничто», «Бытие» и «Ничто» дают «Становление», «Становление» снимается в «Качестве» и т. д.

Никто никогда не мыслил в «чистой» системе категорий — ни древний грек, ни средневековый ремесленник, ни современный ученый. Категории суть «прилагательные» без «существительных» .

Гегель исключает из логики логический субъект научного движения (тем самым он исключает предмет мышления, выступающий внутри теории в форме идеализованного предмета). Он оставляет только систему всеобщих атрибутов этого субъекта, систему категориальных определений, относительно которых неизвестно, что и как они определяют. Между тем, коренные изменения системы категорий (всеобщих определений) могут быть поняты и ассимилированы наукой логики лишь в том случае, когда объектом логического анализа делается столь же коренное изменение самого предмета познанияⁱⁱи тем самым коренное изменение идеализованного предмета со всеми его категориальными атрибутами. Это значит, что непосредственным предметом логики должно быть вовсе не «чистое» (очищенное от истории науки) развитие категориальной системы, а историческое развитие научной теории (научного понятия).

Научное понятие это процесс, в котором определение бытия (идеализованного предмета) и определение сущности (идеи понимания этого идеализованного предмета) постоянно снимают и полагают друг друга³.

Так, — чтобы привести только один пример, — развитие понятия атома в XX веке проходит в неразрывной связи развития идеальной модели атома (модель Резерфорда — модель Бора — сегодняшняя модель) и развития идеи (способа осмысления) этой модели, т. е. определенных теоретических и математических структур. При этом новая модель (бытийное определение атома) на каждом этапе была воплощением и реализацией новой идеи, тогда как новая идея (теоретико-математическая структура) возникала как углубленный метод интерпретации нового, более глубокого среза бытия атома и его предметности. Лишь единство этих двух определений, лишь их постоянный взаимопереход дают реальное понятие атома, т. е. мысль в ее элементарном выражении, в ее целостности и неделимости.

Это только один пример из множества, и он должен служить здесь прототипом. Сказанное выше справедливо для каждого научного понятия.

Впрочем, пример с атомом без более подробного разбирательства может затемнить один существенный момент. Идеализованный предмет, выступающий в качестве необходимого определения научного понятия, есть вместе с тем такой «предмет» («материальная точка», «виртуальная частица», «дифференциал», «функция»...), который воспроизводит в форме предметности сущностные определения отношений, изменений и движений объективного предмета.

В объекте материального мира, рассматриваемом как предмет познания, в качестве предмета выступает потенция этого объекта, его возможность, его будущее, т. е. его сущность. Здесь был бы уместен иной «прототип». Когда человек изобретает (и производит) новое орудие, он тем самым изобретает, исследует и познает предмет как возможность определенного действия, как потенцию определенного движения, как застывшее движение, которое может и должно «высвободиться». Именно в этом смысле и только в этом смысле «идеализованный предмет» — как одно из необходимых определений научного теорий. Как только такой идеализованный предмет (предмет, удовлетворяющий определенному прототипу) построен, исследователь знает, что предмет его по существу найден.

Собственно, именно в таком построении сама категория «сущности» раскрывает свой рациональный смысл и свою специфику в отличие, скажем, от таких категорий, как «причина» или «содержание». Понять предмет в его сущности значит «снять» все потенции, снять все возможности соответствующего «внешнего» предмета в идеализованном предмете, который существует и движется в контексте теории, в «пространстве» определенной теоретической структуры. История науки (в ее логическом обосновании) показывает глубинное различие сущностных «моделей» в эпоху Античности, Средневековья, новоевропейской механики и логической революции XX века. Каждая из этих эпох дает свой собственный ответ на основополагающий логический вопрос: «Что значит понять предмет?»

Для всей науки и философии Античности «понять предмет» означает понять его как «идеальную форму», т. е. как форму, которая может быть началом определенных действий и качеств, принципом определенного функционирования. Атом Демокрита, число Пифагора, гомеомерии Анаксагора, форма Аристотеля были такими неколичественными, бескачественными, неделимыми и лишенными внутреннего содержания началами, функционирующими внутри вещей как сущност­ные средоточия качества, количества, меры, содержания идействия. Весь логический строй античной науки (в геометрии Евклида и в статике Архимеда он обрел законченную иадекватную форму выражения), пожалуй, может быть охарактеризован как апорийный строй. Проблема апорий Зенона, проблема воспроизведения эмпирически данного движения имножества в идеальной, неподвижной, единственной форме, таящей в себе возможность движения и множества (так же, как форма орудия есть потенция его будущего функционирования), была сквозной проблемой научной деятельности этого периода⁴.

Совсем другой, антиномический строй мышления характерен для науки Нового времени (решающую границу здесь образует XVII век).

«Понять предмет» означает в этот период не что иное, как «построить его механическую модель» (У. Томпсон). Эта модель предполагает логический параллелизм понятий «сила» и «закон» («траектория движения в декартовых координатах»), а также отождествление каждого предмета и каждого явления с материальной точкой, движущейся вn-мерном пространстве (в трехмерном пространстве, в фазовом пространстве или в пространстве событий). Далее эта модель (такое понимание сущности вещей) требует тождества геометрического и аналитического представлений, тождества, которое лежит в основе всех великих научных «интуиции» ХVП-ХIХ веков. Упомянем лишь Эйлера, Гаусса, Гамильтона, Пуанкаре... Для науки этого периода характерно антиномическое развитие понятия, при котором единое понятие развивается в форме двух квази-самостоятельных теоретических систем (напри­мер, систем кинематических и динамических теорий), каждая из которых является замкнутой и непротиворечивойⁱⁱⁱ⁵.

Категориальная структура научного мышления соответствующей эпохи (координация, субординация, взаимоопределение основных категорий) может быть понята лишь в том случае, если все категориальные связи в совокупности рассматриваются как определения одной единственной проблемы и раскрываются в их действительной исторической определенности^iv.

Каждая такая новая ступень воспроизводства «сущности вещей» характеризует — конечно, в разной мере — все науки данной эпохи, а это единообразие определяется, в конечном счете, единообразием производственной деятельности, т. е. единообразным методом производить — во всей его противоречивости и во всем многообразии — движение (а вследствие этого и теоретически воспроизводить его, понимать).

Коренные изменения в развитии материального производства переносятся на логику движения мысли в форме развития мысленного эксперимента, т. е. как методы построения и изменения идеализованных предметов. Именно «развитие (движение) мысленного эксперимента» в самом широком смысле слова и есть здесь эквивалент «развития логического строя научно-теоретической деятельности». Соответствующая категориальная система может быть понята лишь тогда, когда она определяется как «траектория движения мысли» в процессе мысленного эксперимента. Именно здесь обнаруживается тождество «дискретности» и «непрерывности», «конечности» и «бесконечности», «возможности» и «действительности» и т. д., что и становится решающим фактором в процессе образования новых понятий (т. е. в акте научного творчества).

При этом разные логики мысленного эксперимента — в математическом атомизме Демокрита (при решении геометрических задач), в механике Архимеда, в «Диалогах» Галилея и в современной физике — должны сталкиваться друг с другом.

Сосредоточивая внимание на коренных логических переворотах, логик и историк науки могут уловить «подземное течение» научного мышления, мышления как предметной деятельности (т. е. как мысленного эксперимента).

Разумеется, предстоит еще многое продумать и исследовать в логических переворотах такого рода, но само существование и качественное своеобразие этих логических превращений сегодня уже нельзя отрицать. То же самое справедливо и относительно того факта, что все эти превращения представляют собой не «акт творчества некой новой логики», а моменты в развитии единой логики научного мышления, единой логики творческой деятельности. Хотелось бы подчеркнуть, что в этом отношении решающее значение имели выдающиеся достижения группы Ж. Пиаже в Швейцарии, группы Ж.-П. Вернана во Франции, работы И. Лакатоса, равно как и многие открытия в области исследований новейшей истории науки.

В этой статье я хотел бы лишь подчеркнуть методологически исходный пункт. В основе своей вся содержательная логика есть рефлексия именно таких коренных логических революций.

На основании этой рефлексии открываются всеобщие определения мышления, имеющие значение для всех периодов движения мышления, в том числе и для самых медленных эволюционных периодов, и для чисто репродуктивных процессов.

Вот несколько вводных размышлений, поясняющих этот тезис.

[3] «Сова Минервы»⁶и «первая ласточка»

Только историческое движение мышления от сущности к сущности (от действительности к действительности, от бытия к бытию), т. е. только коренное превращение логического строя может быть обосновано как логическое движение. Движение мышления (и деятельности вообще) от явления к сущности только срез движения от сущности первого порядка к сущности второго, третьего и n-ного порядков.

Если этот срез вычленяется из целого спиралеобразного логического движения, оно выступает как чисто эмпирическое движение «обобщения», как движение в рамках одного единственного измерения со «снятым» логическим подтекстом. На этом срезе невозможно показать логический смысл движения понятий. Этот смысл обнаруживается только в процессе коренного переворота мышления при переходе от одного идеализованного предмета к другому и соответственно — от одного порядка сущности к другому, более глубокому. В противном случае творческий статус деятельности исчезает, и мышление неизбежно понимается как чисто репродуктивный процесс. Если это движение «внутрь», т. е. движение мысли в рамках одного единственного логического строя отождеств­ляют с логическим движением в целом, его обязательно понимают или как непрерывное «отодвигание» сущности «по ту сторону» познанного, что происходит у Канта, либо как замкнутый круг явление-сущность-проявление (понятое явление), что происходит в гегелевской системе. Теоретически значимый логический аспект имеет только одно движение, движение от сущности к сущности.

Можно условно выделить два главных феномена, позволяющие объяснить, почему логический строй мышления становится предметом анализа и может быть в этом анализе выявлен — только в процессе перехода к новому логическому строю, только на основе исследования радикального логического переворота. Образно говоря, мы называем их «сова Минервы» и «первая ласточка»^v.

а) «Сова Минервы» (в историческом филогенезе мышления): если в начале развития нового типа деятельности категориальная структура и предметное содержание науки выступают в интуитивной, нерасчлененной тождественности (1), если в период развертывания теоретического мышления метод освобождается от содержания и выступает в качестве строго формального аппарата познания (как совокупность «операций»), который противостоит предмету как чему-то постороннему и выражает «чистые формы» субъективной деятельности (2), то в период, когда данный логический строй исчерпывает свои возможности, когда приходит осознание неизбежного перелома, превращения этого строя, возникает «рефлексия рефлексии», иными словами, наука философизируется (3). В этот период логическая структура мышления подвергается сомнению, она сама становится предметом мышления, оказывается исторически преходящим методом деятельности (так в «Феноменологии духа» Гегеля). Лишь когда логическая форма понятия становится «подозрительной», а ее формальная неотделимость от рук и головы субъекта уже утрачена (ибо в этот период субъект «линяет», точнее говоря, он изменяет самого себя, он сбрасывает свою «кожу» и относится к ней как к чему-то прошлому, исторически детерминированному), лишь тогда логическая форма становится проблемой, противоречием, лишь тогда она проявляет свою содержательность и свою способность к развитию. Лишь когда предметность выступает в своей действительной сущности, т. е. как исторически преходящая и развивающаяся форма деятельности, обнаруживается также и ее всеобщее логическое содержание, которое может стать теперь предметом философского анализа, — всеобщего критического анализа, способного «разомкнуть» и «детеоретизировать» любую замкнутую научную структуру.

б) Но «сова Минервы» является также и «первой ласточкой», которая, правда, еще весны не делает, но предвещает ее. Это значит, что философское обоснование уходящего логического строя выводит за его пределы и одновременно становится наброском нового логического строя деятельности. Старый логический строй становится «видимым» лишь в том случае, если он «перекрывается» с наброском нового логического строя.

Гегель отмечает два момента. Во-первых, предмет должен измениться, чтобы его можно было понять. «... Истинная природа предмета... осознается лишь посредством некоторого изменения»^vi. Субстанциальное достигается только путем переработки непосредственно данного, осуществленного в размышлении.

Это относится также и к логике мышления. Чтобы познать ее такой, какова она есть, ее нужно изменить, т. е. перевести ее (прежде всего мысленно) в новое качество, в ближайший логический строй. «...Если философия по своему содержанию и не стоит выше своего времени, то она все же выше его по своей форме, ибо она, как мышление и знание того, что представляет собой субстанциальный дух ее эпохи, делает его своим предметом. Поскольку она мыслит в духе своего времени, он является ее определенным отображающим мир содержанием; но вместе с тем она в качестве знания также и выходит за его пределы, так как она противопоставляет его себе; но это противопоставление лишь формально, ибо она поистине не обладает никаким другим содержанием <...> Посредством знания дух выявляет различие между знанием и существующим. Это же знание порождает затем новую форму развития. Новые формы суть сначала лишь способы знания, и, таким образом, появляется новая философия; но так как она представляет собою уже дальнейший характер духа, то она является внутренней колыбелью духа, который позднее приступит к созданию действительной формации»^vii.

Новый логический строй научно-теоретической деятельности возникает поначалу как «проект», как проблема, как логическое, философское допущение, как гипотеза. Так в основу типичного для науки ХУП-Х1Х веков строя теоретической деятельности, способа намечать и разрешать проблемы было положено допущение антиномического сочетания методов Декарта и Бекона, а точнее — антиномии двух квази-само-стоятельных логик: логики мысленного эксперимента (Галилей) и логики «аналитической геометрии» (Декарт).

Не менее важным является и второй отмеченный Гегелем момент: изменение логического строя мышления начинается как процесс самопознания и самоизменения субъекта деятельности.

Пока рефлексия направлена на «положенные» понятия (пока наука понимается лишь как форма знания, как система или картина мира), она никоим образом не достигает философской рефлексии в собственном смысле слова. Лишь рефлексия, непосредственно ( сознательно) направленная на субъект и проявляющаяся как метод его целенаправленного самоизменения, получает философский характер, образует тождество теоретического и практического отношения к действительности, тождество рефлексии и развития.

Всеобщее (логическое) раскрывается только в процессе са­мопознания и самоизменения субъекта.

«Все перевороты как в науках, так и во всемирной истории происходят от того, что дух в своем стремлении понять и внять себя, обладать собою, менял свои категории и тем постигал себя подлиннее, глубже, интимнее и достигал большего единства с собою»^viii.

Это утверждение обратимо: познать логический статус собственной деятельности, т. е. ее определения, значит познать себя в самом всеобъемлющем и всеобщем — «сверхличном» — выражении (переход на следующую ступень развития). Так у Канта, Гегеля и Эйнштейна.

Следующий момент^ix. Именно в процессе фундаментальных научных революций (и шире — революций предметной деятельности в целом) дело доходит до того, что особое, особая форма существования и развития всеобщего противоре­чия переходит в сферу безмерного, в сферу собственно логического. Этот переход в безмерное (который одновремен­но есть и момент формирования новой меры) и оказывается теперь подлинным предметом философских исследований и рефлексии. Всеобщность противоречия (его логический статус) обнаруживается не внутри данного теоретического движения (данной меры), а при выходе из этой системы, в момент формирования новой меры. Сущее обосновывается в его все­общности только путем анализа (и синтеза) потенций, возможностей коренных превращений (изменений) предмета.

Чтобы узнать логический строй, нужно узнать его «иное».

В «точке перехода» к новому логическому строю та система категориальных определений, которая до того была лишена предметного обоснования и принимала квазисамостоятельную форму , снова стягивается в некое основополагающее преметное понятие. Именно в этом пункте она выступает как единая и вместе с тем открытая система. Категориальная структура целостной научной деятельности определенного исторического периода не остается скрытой в неявном подразумевании, а открывается как смысл логического движения, она конденсируется в одно единственное предметное понятие и подвергается решающему изменению, логическому «перевороту» .

Пока эта структура была распределена «по частям" и между разными предметностями, и между квази-самостоятельными теориями, категориальные определения не могли быть обоснованы в качестве диалектических категорий, т. е. в их логической тождественности с предметными определениями всеобщего предмета познания.

Лишь если категории «встречаются» друг с другом в глубине основополагающего предметного понятия (для целостного научного мышления каждого исторического периода такое понятие представляет собой всеобщее определение сущ­ности движения, т. е. деятельности), если разные определения логического субъекта обнаруживают, таким образом, свою логическую противоположность и логическую тождественность, т. е. их логический смысл, возникает импульс к дальнейшему логическому движению и к радикальным научным революциям.

Точнее говоря, ученый на основе отождествления противоположных определений коренным образом преобразует идеализованный предмет мышления вместе со всеми его категориальными атрибутами.

Эйнштейн и Инфельд продемонстрировали этот процесс на примере деятельности Галилея⁷. Благодаря тому, что Галилей отождествил в своих мысленных экспериментах такие противоположные определения движения, как движение с положительным и отрицательным ускорением, прямолиней­ное и криволинейное движение (для Вселенной), конечные и бесконечные траектории падения, он смог в корне преобразовать само понятие движения, а тем самым также и все логические основания научного мышления. В результате такого отождествления предметом познания стал не отдельный случай движения, а всеобщее понятие движения. Точнее же говоря, предметом познания стал тот всеобщий предмет («движение как таковое»), который мог быть воспроизведен в логике на данном уровне производственной деятельности, на основе тог­дашнего способа производства движения.

Сам Эйнштейн, отождествив понятия инерционной и гравитационной массы (при определенных условиях), одновременности и неодновременности в движении тел, пространства и времени как определений движения («интервал»), массы и энергии движущегося тела (т. е. способности тела сохранять или превращать состояние своего движения), «вывел» понятие движения из круга конкретных применений и вновь «ввел» его в мир основополагающих всеобщих определений, которые имеют значение для всей науки Нового времени и преобразуют логику мышления.

Еще более широкий, всеобщий логический смысл имеют понятия квантовой механики, которые отождествляют бытие и «небытие» микрообъекта, его потенцию к движению и его «наличие» в данной точке, его пространственно-временные и энергийно-импульсные определения (причем эти определения отождествляются именно как противоположности). Мы лишь касаемся здесь этих вопросов, чтобы читатель имел перед глазами реальные прототипы абстрактных ходов мысли.

[4] Когда доходят до сути дела

В контексте марксовой концепции необходимость раскрыть существующий логический строй мышления в фокусе коренного логического переворота обосновывается на более высоком уровне^x.

Логика мышления — необходимое определение логики производственной деятельности вообще. Производственная дея­ельность (т. е. конкретное тождество диалектики вещей и диалектики понятий) становится бессмысленной и теряет характер целенаправленного процесса, если она перестает быть также и логикой движения мысли. В таком случае она уже более не является трудом, производственной деятельностью. Но и наоборот, логика понятий, которая не выступает как логика вещей, не функционирует в их объективном значении, уже не логика, не труд (даже не труд мышления), а «чистый язык», т. е. пустая болтовня.

Реальный логический строй мышления в основе своей есть всегда логический строй (логика движения понятий) единой производственной деятельности. Только в этой своей действительности он и может быть понят и фиксирован. Но эта действительность непосредственно и нерасчлененно дана только в момент рождения и формирования нового способа производства, нового типа производственной деятельности, иными словами, в «момент» формирования нового субъекта общественного производства.

В период коренной революции способ производства выступает в непосредственном, исполненном противоречий тождестве:

а) практического и теоретического отношений к миру (по принципу «понять значит изобрести», как в логике мысленного эксперимента у Галилея);

б) нового типа деятельности и взаимоотношений; при этом новая логика доказательства становится логикой диалога, как у Бруно и Галилея;

в) коренного изменения природы (научно-техническая революция) и коренного самоизменения человека (появление нового типа рабочего).

Выяснить сущность этого революционного периода в развитии труда (также и труда мышления) означает раскрыть логическое движение в его всеобщих определениях.

Пока сохраняется логический statusquo, когда данный способ производства уже сформирован, твердо стоит на ногах и закреплен в бесчисленных внешних определениях, его всеобщий логический статус невозможно уловить, извлечь. При этом следует подчеркнуть следующие три обстоятельства. Во-первых, в период эволюционного развития производства происходит резкое раздвоение практической и теоретической идеи (чтобы воспользоваться гегелевской терминологией), теории и практики в узком смысле слова. Структура категорий, разрабатывающаяся в этот период профессиональными философами, больше уже не является реальным логическим строем производительной деятельности как целого, она представляет собой лишь структуру всеобщих атрибутов «совершенной» теоретической схемы. Принципиально не способная к развитию и изменению, она абстрагируется от деятельности и поэтому считается завершенной, чисто онтологической «системой мира». С другой стороны, предметно-понятийное движение прикладной практики (отношение полезности) рассматривается логической наукой как ригидный формально-технический аппарат, как совокупность операций и конвенций.

Логический строй мышления получает здесь в конечном счете чисто символическую (языковую) интерпретацию.

Во-вторых, всеобщность логического движения маскируется в этот период еще другим «разделением». Дело идет о разрыве (внутри как материально-предметной, так и идеально-предметной деятельности) двух логических аспектов: непрерывной формальной «дедукции» и «доказательства», с одной стороны, и дискретных актов превращения предмета (как предмета мышления, так и деятельности), с другой. Обычно с тотальным логическим движением отождествляется аспект «формальной дедукции», тогда как процессы превращения самого предмета (в сфере мыслительной деятельности это процессы мысленного экспериментирования) выталкиваются из логической сферы и рассматриваются как чисто онтологическое движение^xi.

В-третьих, происходит раздвоение между способом производства и производственными отношениями, между связями «человек-природа» и «человек-человек». Это разделение приводит к тому, что логический строй отношений отождествляется с формальным движением сообщения или информации, а логический строй деятельности фетишизируется, его социальная суть маскируется и определение, согласно которому он есть форма человеческого самоизменения, снимается (см. третий тезис Маркса о Фейербахе⁸). При таких условиях система доказательств не может быть понята как система исторически детерминированного научного диалога.

Все эти разделения, свойственные периоду «нормальной науки», не позволяют распознать всеобщий и исторический характер логического движения (см.: Т. Кун «Структура научных революций»). Логика в своем всеобщем логическом содержании может быть раскрыта только в процессе формирования, только в средоточии революционной практики. Декарт и Галилей, Гегель и Маркс (если называть только логические перевороты Нового времени) воплощают именно эту нераздельность философского и предметно-понятийного аспектов логического движения, именно они выявляют диалектику «раскрытия» всеобщего содержания исторически определенной формы движения, диалектику становления особенного как всеобщего к становления всеобщего как особенного (т. е. как исторически преходящего).

Но в какой мере утверждение, что содержательная логика всегда фиксирует коренное логические преобразование (и может быть «схвачена» лишь в фокусе такого преобразования уходящего логического строя), в какой мере это утверждение опирается на реальное содержание высокоразвитой логической системы?

Если мы рассмотрим гегелевскую систему категорий в идеологической трактовке, данной ей самим Гегелем, мы получим впечатление, что дело идет о структуре, обращенной в прошлое.

Однако, это не что иное, как идеологическая иллюзия. Вообще, до возникновения марксистской логики (в «Капитале») все философские учения, хотя по существу всегда фиксировали преобразование логического строя (Платон — Аристотель; Галилей — Декарт — Спиноза — Лейбниц и т. д.), выступали однако в превращенной, скрывающей суть дела форме, а именно в форме замкнутой «чистой» системы категорий.

В самом деле, гегелевская структура категорий была первым (чисто атрибутивным) наброском того логического переворота в научном мышлении, который в конце XVIII — начале XIX века едва только обнаруживался как идеальный проект, но реально осуществился только сегодня, в XX веке. Речь идет о структуре перехода от антиномического строя научной деятельности (с теоретической механикой как содержательной стороной логики) к новому логическому строю, в котором научную логику образует учение о социально-исто­рической деятельности общественного субъекта.

Это утверждение нуждается в детальном обсуждении.

Внутренняя антиномичность теоретических структур современной науки (как во времена Гегеля, так и в XX веке) не может быть выявлена в пределах этих структур. В рамках существующего логического строя эти теоретические структуры являются (в идеале) непротиворечивыми и замкнутыми. Только в процессе перехода к другому логическому строю обнаруживается действительная логическая природа «законодательных» теорий, их внутренняя антиномичность, раздвоение отдельных понятий на квази-самостоятельные, противоположные проекции, и тогда могут быть поняты исходные идеализации, лежащие в основании этих теорий (этих типов теоретизирования), в частности, раздвоение феномена движения в пространственно-временных координатах, раздвоение между источником и процессом движения (рассматриваемым здесь чисто кинематически).

«Сова Минервы» явилась впервые в философии Канта, вскрывшего ту антиномичность современной науки, которую сама позитивная наука осознала только в начале XX века. В логике Гегеля антиномичность уже рассматривалась как переходная форма на пути к новым теоретическим структурам, к структурам, сознательно ассимилирующим противоречивость основополагающих научных понятий и снимающим «раздвоение единого» в тождестве противоположных определений.

В позитивной науке этот переход, феноменологическая форма которого остается, впрочем, довольно неясной, открыто намечается только в принципе дополнительности.

Тот факт, что в «сове Минервы» еще не заметили «первую ласточку» новой науки и что естествоиспытатели совершенно равнодушно прошли мимо Гегелевых пророчеств, опередивших развитие логики естествознания почти на 150 лет, — все это не было случайностью. Дело не в «преждевременности» или во всяком случае не только в ней. Прежде всего такая «преждевременность» нуждалась бы для начала в объяснении. Ведь в свое время логические интуиции Галилея, Декарта или Бэкона почти в точности совпадали с началом новой позитивной науки, т. е. вовсе не были преждевременны, да собствен­но они-то и были началом естествознания Нового времени. Почему же интуиция Гегеля должна была оказаться настолько «преждевременной», почему «сова Минервы» вылетела задолго до заката классической науки, почему «первая ласточка» опередила восход новых идеализации на доброе столетие?

Риторические вопросы такого рода базируются на одном коренном недоразумении. Как интуиции Канта, так и пророчества Гегеля никоим образом не были преждевременными, они были ничуть не менее своевременны, чем идеи Декарта в XVII веке, они были «началом» или, во всяком случае, непосредственным возвещением новой науки. Только на этот раз обновление науки и логики началось не с естествознания, а собщественных наук, с науки о человеческой деятельности. Всеобщие законы логики Маркс раскрыл во всеобщих определениях человеческой практики, а не во всеобщих определениях механического движения. Но Маркс родился вовсе не через 100 лет после смерти Гегеля, он был его младшим современником. Наука логики нашла на этот раз свои объективные законы (законы движения научно-теоретического мышления) не в той или иной «идеальной» и принципиально неизменной системе орудий (системе деятельности), но и не в идее рычага или машины, а в законе постоянного революционизирования производства. Но этот закон коренился не в отдельной не претендующей ни на какую всеобщность форме «мертвого», «снятого» труда, застывшего в определенном типе орудийности и функционирования, как, например, в механическом движении, нет, этот закон коренился в живом труде, в объективных определениях постоянного созидания, во всеобщих определениях развития общественного субъекта.

И не случайно опять-таки, что именно в эту эпоху, на рубеже ХVП-ХIХ веков, революционаризирование производства в его всеобщих логических параметрах послужило импульсом логической рефлексии.

Именно в процессе формирования капиталистической цивилизации легче всего могли быть обнаружены ее отдаленнейшие социальные последствия. Первая индустриальная революция уже в момент своего осуществления была понята как введение к той будущей радикальной научно-технической и социальной революции, которая станет реальностью только в XX веке. Не случайно исходным пунктом философской эволюции Гегеля был анализ «машинерии» (чтобы воспользоваться Марксовым термином) и классической политической экономии (см. прежде всего «Иенскую феноменологию духа» 1805-1806⁹). Впрочем, только сегодня мы можем вполне осознать и продумать корни и сущность этой эволюции.

В начале XIX века ясная логическая перспектива «очищала» историю в глазах теоретиков ото всех зигзагов и сокращала сроки событий. В XX веке научно-техническая революция связана с переходом к автоматизированной системе машин и с новыми требованиями к типу работника — изменять и развивать свои способности. Эта революция, уже в XIX веке предсказанная Марксом, становится проблемой, пронизывающей все науки, в том числе и естественные (кибернетику, физику, биологию). Тот логический переворот, который предвидели Кант, Гегель и Маркс, охватывает теперь всю производствен­ную деятельность вообще, становится логической необходимостью. «Возврат» к Гегелю и Марксу есть поэтому в высшей степени актуальный шаг вперед в логике развития научно-теоретического мышления. Разумеется, речь не может идти о простом возвращении назад.

Правда, в категориальной системе Гегеля новый логический строй научно-теоретической деятельности воспроизводится не в «чистом» виде. Нет, в этой системе (и здесь кроется ее подлинная тайна) превращение логического строя представлено посредством взаимного наложения снятой (механической) и потенциальной (логика общественно-исторической практики) «категориальных систем». Субъект этих определений растворяется в своих атрибутах, так как реальный «Homofaber» и «Homosapiens» принимается в расчет только в качестве теоретического разума, т. е. как «свободное определение» своих собственных определений. Благодаря такому «наложению» именно в гегелевской философии была впервые с полной определенностью воплощена система антиномической логики. Линейная траектория категориального движения воспроизводит в его «логике» как раз модель механического движения материальной точки. Вместе с тем в методе Гегеля впервые намечается проект будущей логики, логики теоретического выявления социально-исторической практики в ее всеобщих определениях, логики Маркса.

Гегель, однако, не сознавал и не мог сознавать раскол в содержании своей логики. Поскольку он видел только один полюс логического движения (смену чистых категориальных структур), Гегель телеологизировал логику и упустил второй полюс, а именно изменение предмета и субъекта деятельности — то есть всю действительную производственную деятельность. В результате логика в целом (в ее системном результате) вновь ссыхалась в линейную, механическую схему готовой, раз навсегда данной системы.

В Марксовой логике всеобщее (логическое) сознательно развито в форме особенного (логика развивается в глубине теоретической системы политической экономии, причем логика мышления была целенаправленно раскрыта как логика превращения производственной деятельности, т. е. как категориально-предметная логика, как логика переворота в системе праксиса).

[5] Определенность временем и историзм в логике творчества

В главах 2-4 проблема была развернута в ее всеобще-исторических определениях. Внешне речь шла о филогенетическом развитии человеческого мышления. При этом тождество логики, с одной стороны, и истории научного познания, с другой, казалось довольно абстрактным. Логика попросту сополагалась истории или, в лучшем случае, выступала как всеобщая «закономерность» исторического движения мышления. Так могло создаться впечатление, что логику как науку интересуют лишь немногие узловые моменты исторического развития, а именно средоточия решающих научных переворотов (точнее говоря, переворотов производственной деятельности вообще).

В самом деле, именно в такие узловые моменты обнаруживается в концентрированной форме и может стать предметом собственно логического анализа тождество предметно-понятийного и категориального движения мышления, тождество изменения материально-чувственного и идеализованного предмета, тождество изменения обстоятельств и самоизменения человека (ср. Маркс, «Тезисы о Фейербахе»). Движение мышления выявляет здесь свое всеобщее содержание. Кажется поэтому, что логика обращается едва ли не к однократным, чрезвычайно редким «звездным часам» человеческой истории.

В действительности, однако, вышеприведенные рассуждения справедливы не только для филогенеза, но также и онтогенеза познания, они характеризуют задачи логики как науки, относящейся к мышлению современного человека, и — одновременно — всеобщие законы мышления как творчества. Обсудим здесь лишь важнейшие моменты.

а) Всеобщность логического движения раскрывается непосредственно в мышлении (в деятельности) современного человека, а именно в той мере, в какой это движение воплощает новый, устремленный в будущее логический переворот. Это не парадокс, а решающее для логического движения тождество противоположных определений. Как раз в современном мышлении, переживающем логический переворот нашего времени, всеобщие законы логического движения получают свою адекватно-всеобщую форму. Филогенез логических структур репрезентируется в логике научного творчества XX века онтогенетически, а именно — в узловых моментах теоретического движения. Это и решение проблем формирования идеализованного предмета (здесь возникают апории, характерные для Античности), и решение проблемы движения идеализованного предмета внутри и в форме замкнутой, квази-непротиворечивой теории (здесь возникают антиномии, типичные для науки Нового времени). Но теперь эти «узловые моменты» мышления выступают как моменты решения современной проблемы.

Разумеется, здесь есть и «обратный ход». Чтобы раскрыть логику современного творчества и сознательно действовать в соответствии с ней, спиральную пружину современной точки перехода требуется сегодня «растянуть» исторически, представить как исторически развернутое содержание. Поэтому интерес Эйнштейна и Гейзенберга к историко-научному и историко-философскому развитию современной проблемы, а тем самым — к раскрытию ее действительного содержания не только не случаен, но логически необходим. Тем не менее это историческое распредмечивание происходит в рамках современной логической проблемы. Лишь вполне современное творчество, вовлеченное в современную логическую революцию, вправе считаться историческим по своей природе и может «раскрыть» историческое движение познания.

Мы не можем здесь подробно анализировать содержание современной логической революции, мы хотим обсудить лишь некоторые принципиальные определения такого анализа коренного переворота логического строя. Важнейшей проблемой современного «логического переворота» является проблема сознательной ассимиляции в структуру современных теорий потенций превращения этих теорий, потенций их коренного качественного преобразования.

Принцип соответствия и принцип дополнительности (т. е. принцип взаимопревращения классической и квантовой механики в рамках «одной» теоретической структуры), методо-логизирование современной математики и многие другие явления свидетельствуют о реальности и актуальности этих проблем.

На этом основании возникает идея нового типа идеализованного предмета (способного к качественному превращению внутри и в форме движения теории), т. е. новая трактовка того, что значит понять предмет, процесс движения в их сущности. Так возникает необходимость (но еще не возможность) перехода к не-нетеровым теориям^xii10.

Современное понятие «сущности» (если говорить только о нем) распредмечивается в таком логическом преобразовании как сокращенная история предшествующих логических переворотов («идеальная форма»^xiii— «взаимодействие, параллелизм сила-закон»^xiv— «тождество противоположных потенций »^xv). Только так становится возможным выявление всеобщего (исторически развернутого) содержания современного понятия и всей логической структуры, связанной с соответствующим уровнем раскрытия сущности. Именно на основе такого распредмечивания понятия можно участвовать в современном радикальном превращении логического движения, именно так можно мыслить (формировать новое знание). Таким образом, определить понятие «сущность» (и все прочие категории: «качество», «количество», «форма», «действительность» и т. д.) означает сегодня не что иное, как раскрыть в современной логической революции логическую историю предмета и субъекта деятельности вместе со всеми категориальными определениями. И viceversa.

Уметь творчески мыслить в современном логическом строе значит «владеть» его историческим развитием и превращением, иными словами, — значит мыслить проблемно.

б) Раскрыть структуру современного знания как «снятый» филогенез его исторического становления (филогенез, «схваченный» в момент логического переворота, — именно такие перевороты и проявляются в узловых моментах современного творческого мышления) означает раскрыть современное знание как переформулированную по-новому проблему. Проблема «переформулируется по-новому», поскольку при каждом логическом перевороте, в каждом узловом моменте превращения логических структур она воспроизводится снова и снова, каждый раз на более глубоком сущностном уровне.

Тождество исторического и логического есть прежде всего тождество проблемы, формулируемой в определенные моменты развития научного познания, а именно в моменты коренных логических переворотов. Склонность философов постоянно возвращаться к решению такого рода исходных проблем слишком часто подвергалась близоруким насмешкам («Где же научный прогресс?»). Но именно в этих проблемах и обнаруживается всеобщее творческое основание непрерывного логического движения. «Возвращение» Галилея к коренным противоречиям движения (от апорий Зенона до антиномий механического движения), «возвращение» к подобным противоречиям, происходящее в квантовой механике (от антиномий механического движения до принципа дополнительности) — означают как возвращение, так и развитие, углубление и изменение тех же самых проблем в их новом логическом превращении. Вместе с переформулировкой коренных проблем (воспроизводящих коренные противоречия движения на новом этапе предметной деятельности) на качественно новую ступень поднимается весь логический строй научного мышления, — точнее говоря, логический строй человеческого творчества вообще.

в) Конечно, разделение истории логики на «революционные» и «эволюционные» периоды — это теоретическое упрощение. В принципе, каждый этап исторического развития логики научного мышления есть некое тождество логического преобразования и эволюционного развития старых логических данностей. Но оба определения могут быть в теоретической абстракции разделены и представлены в одном из двух идеальных типов, соответственно: или как период логического преобразования (его потенций, осуществления и последствий), или же как период развития той же самой логической системы, т. е. как период развития одного типа деятельности. Преобразующаяся практика не столько характерная особенность какого-нибудь изолированного исторического периода, сколько определение сущности процесса общественного производства.

Именно потому, что всякая человеческая деятельность есть момент преобразующейся практики (тождество изменения обстоятельств и самоизменения человека), логика человеческого мышления является по своему существу всеобщей универсальной логикой творчества, логикой возникновения нового знания (логика воспроизводства есть, напротив, лишь момент или аспект этой всеобщей логики). Но чтобы проникнуть в это всеобщее содержание практической (а также теоретической) деятельности, нужны некоторые идеальные представления. Так, исследование Марксом капитализма и более древних форм трудовой деятельности через призму будущей социальной (коммунистической) революции было теоретически абсолютно необходимо, чтобы можно было обнаружить всеобщие логические определения исторического развития. То же самое можно сказать и относительно мышления: чтобы можно было обнаружить всеобщую сущность научного мышления, нужно представить себе (это теоретическое идеальное представление), как функционируют законы мышления в процессе превращения логического строя, в узловые моменты решающих логических переворотов, в процессе преобразования коренных научных понятий. Такое исследование имеет для логики как науки столь же большое значение, как, скажем, методологическое введение абсолютной пустоты для механики Галилея и Ньютона.

* * *

Эти размышления показывают, что вопрос о форме философского теоретизирования должен быть сегодня поставлен по-новому.

Поскольку содержательная логика (наука логики) может существовать и развиваться лишь как рефлексия коренных переворотов научного мышления, не может быть и речи о замкнутой, непротиворечивой системе понятий как теоретической форме науки диалектики.

Форма замкнутой системы понятий, форма «законодательной» теории (типичная для современного естествознания) возможна и необходима только в таком логическом движении, которое продвигается вперед в рамках одного единственного сущностного уровня. Она невозможна для любой теоретической деятельности, протекающей в условиях перехода с одного сущностного уровня на другой.

Эта форма — слишком узкое и жесткое ложе для мысли, фиксирующей переход от одной логики к другой.

Адекватной теоретической формой такой науки (содержательной логики = философии) является форма диалога ^xvi или, говоря словами Сократа, «повивальное искусство», которое, собственно, и было всегда характерным для философских произведений, даже если сами философы и не всегда сознавали это. Но теоретическая проблематика современной науки как раз требует от них такого осознания.

Форма внутреннего диалога сближает философию (т. е. содержательную логику) с историей науки. Логик может раскрыть сущность мышления (или создать теорию мышления) только в форме истории теоретической деятельности, иными словами, только реконструируя генезис современного знания в истории философии и науки.

Подобная форма, демонстрирующая процесс возникновения нового знания и нового предмета знания (в реальном движении спора, дискуссии), не дает и не может дать никакого алгоритма мыслительного процесса. Она не учит мыслить, но развивает способность к мышлению.

Впрочем, проблема формы философского теоретизирования — это особая проблема и требует специального обсуждения.

---